КОГДА ОДНОГО РЕБЕНКА ЛЮБИШЬ БОЛЬШЕ
Еще недавно я терзала себя угрызениями совести: мне казалось, что сына я люблю больше и, как бы это сказать, качественнее, чем старшую дочь. Поскольку он малыш, то я, конечно, проводила с ним больше времени, мое внимание принадлежало в основном ему, но дело не только в этом.
Подросшая дочка раздражала своей щенячьей неловкостью, щенячьим же стремлением общаться, острыми коленками и локтями, плохой учебой, пронзительным голосом и постоянными распевками (она занимается музыкой), которые терзали мои чувствительные уши и будили младенца. В общем, проще перечислить, что меня оставляло равнодушной. А вот что радовало и привлекало в ней… нет, таких черт было слишком мало.
Конечно, я мучилась виной. Дело в том, что дочь у меня долгожданная, вымоленная, подаренная Богом после потери первого ребенка, и мне казалось, что я буду любить ее всегда. Но практика показала, что мое «всегда» длилось 6 лет. Стоило появиться младенцу — и вот, пожалуйста. Я себя оправдывала общепринятыми догмами, вроде той, что «матери больше любят сыновей» и «моя бабушка тоже любила сына больше».
Собственно, если бы не моя бабушка, скорее всего, так бы все и продолжалось: дочь росла бы полной обид от материнской холодности с редкими вспышками гнева, а сын — баловнем. Однако именно бабушкин, точнее, наш семейный опыт дал толчок к размышлению и анализу.
У моей бабушки было двое детей: моя мама и ее брат, на 6 лет младше. Мама часто рассказывала мне, как она страдала от того, что брату доставалось больше внимания, что бабушка ее не ласкала. В итоге мама стала эмоционально отстраненным человеком, боящимся лишнего тактильного контакта, а бабушка у нее вызывала столь сильные чувства на грани любви и ненависти, что это просто пугало. Дядя же вырос избалованным, хоть и был близок с бабушкой и с сестрой, и очень долго взрослел — почти до 50 лет. Никому не пошло на пользу слишком разное отношение бабушки к своим детям.
Я не могу сказать, что в один прекрасный день я встала из-за стола и решила: «Все, я буду относиться к своим иначе». Это происходило довольно долго и мучительно. Были срывы, было много прочитанных книг, были разговоры с мамой. Однако постепенно ситуация улучшилась. Сегодня я могу сказать, что отношусь к детям по-разному, но люблю их одинаково сильно. Дочь меня больше не раздражает, и ее подростковые «закидоны» я стараюсь принимать ровно. Сын не заласкан, но и не отвергнут, конечно. Требования к детям практически равны — с поправкой на возраст.
Как же этого удалось достичь? Попробую расписать пошагово, хотя это сложный процесс — и очень личный.
Когда-то — задолго до появления сына — я читала книгу Гэри Чепмена «Пять языков любви». Еще тогда я поняла, что язык любви дочери — тактильный контакт. Ее обязательно надо обнимать, ласкать, причесывать, гладить по волосам. Если этого не делать, она быстро фрустрируется и начинает скандалить, нервничать и даже болеть. На тот момент я не могла ласкать ее естественно, так сказать, в процессе жизни, но поставила себе цель: не менее 7 раз в день обнимать своего старшего ребенка. И, как ни смешно звучит, я ходила и обнимала, про себя подсчитывая число объятий. Постепенно это вошло в привычку — ведь ее формирование занимает всего 21 день, а дочь, конечно, не была мне органически неприятна.
В этот сложный период перекоса отношений к детям мы почти перестали читать: всю зиму я болела бронхитами и ангинами, голоса не было. Вторым шагом формирования привязанности — не дочери, а к дочери — стало совместное чтение. Мы читали каждый вечер, обнимались, сын клал голову на колени, дочь прижималась к плечу. В какой-то момент я поняла, что не испытываю желания дернуть им, когда она это делает.
Постепенно мы стали больше разговаривать, точнее, я начала ее слушать — буквально заставляя себя не отвлекаться, не оправдывать свое невнимание делами. Слушать все, что ей надо было мне сказать. Я сама начала больше рассказывать ей о своем детстве, о своих чувствах, о мире.
В этот момент мне очень помогли приемы, рекомендуемые Гордоном Ньюфелдом в его теории привязанности. И опять же: если сначала они носили довольно формальный характер, то постепенно я научилась «обволакивать» детей любовью, создавать для них теплое пространство внимания и приятия — уже для обоих.
Что касается моего чувства вины, то я достаточно быстро поняла, что бултыхаться в нем просто непродуктивно. Ну никому не лучше от этого. Как только я это осознала, мне стало значительно легче, хотя приступы еще долго меня преследовали. Кроме того, я поставила себе цель стать не идеальной матерью, а просто матерью — по меткому выражению британского психоаналитика Дональда Винникотта, «достаточно хорошей». Это уже реальная задача, не заманивающая меня в ловушку перфекционизма.
Сейчас я могу сказать дочери, что очень ее люблю, но надо работать, поэтому обнимашки откладываются на час, — и это будет воспринято нормально, потому что наша привязанность и взаимное доверие позволяют. Я не знаю, какие трудности нас ждут в дальнейшем, так как взросление подростка — штука сложная, да и взросление взрослого — тоже не подарок, но, по крайней мере, мы будем делать это вместе. Я поняла, что мое «люблю меньше» может звучать как «люблю иначе» — без вины и раздражения с моей стороны, без обид — с ее, и это, может быть, первое, что мы с дочерью сделали вместе. У нас неплохо получилось.
Полина Осокина
Добавить фото
